Собака ткнула Егора носом в бок, а потом еще и громко гавкнула в ухо. Егор, и так спавший вполглаза, быстро спустил ноги с кровати и посмотрел на кобеля: «Ну что, Кутузов? На двор захотел? Щас выпущу»
Собака засеменила к входной двери, а Егор, нашарив голыми ногами огрызки валенок, знобко передернул плечами и, зевнув, встал на ноги. Сделал пару шагов и нашарил на стене выключатель. Неяркий свет голой лампы осветил небольшую прихожую и собаку у двери, понуро, стыдливо склонившую голову. Заметив на отскобленном добела полу несколько желтых капель и небольшую лужицу, Егор криво улыбнулся и проговорил: «Опять не донес? Не беспокойся. Уберу», — и толкнул ногой дверь.
Собака выбежала на крыльцо и ринулась к углу дома. С разбегу попыталась поднять ногу и, чуть не упав, не стала испытывать судьбу, чуть присела и, повернувшись к хозяину, пару раз царапнула землю. Егор шагнул с крыльца, снял кусок мешковины с гвоздя и, проломив наметившийся ледок в бочке, окунул в захолодевшую дождевую воду. Отжал тряпку и, вернувшись в дом, тщательно вымыл половицы: «А ты беспокоился. Вот и все дела».
Свежий воздух раннего осеннего утра влетел в распахнутую дверь и выдул остатки тепла протопленной с вечера печки. Середина октября, что уж здесь тепла ждать? Вон уж и гусь гомонит, стаи на юг поперли, за ними и снег недалеко…
Егор накинул на плечи полушубок и снова вышел на крыльцо. Уселся на верхнюю ступеньку, подоткнув под себя одну полу. Похлопал ладонями по бокам и извлек из кармана надорванную пачку «Беломора». Опрокинул на ладонь, стукнул пару раз и достал папироску. Помял ее меж пальцев и, дунув в нутро, замял крестом. Прикурил от спички и глубоко затянулся, вытянув шею. Захлебнувшись дымом, закашлялся.
— Давай подгребай! Посидим, полялякаем, — обратился он к собаке.
Пес подошел к хозяину и уселся, прислонившись к его голой ноге. Сидеть ему было тяжело, и он, лизнув благодарно потрепавшую его руку, вздыхая, улегся рядом. Егор курил, не торопясь, смакуя каждую затяжку, Дым не выдыхал, а как бы пережевывал, выпуская его сквозь приоткрытые губы и нос, поглядывая на зарозовевший восток. На чистом, безоблачном небе одна за другой гасли звезды. На востоке низко еще светилась Венера. Повсюду слышалось гаканье гусиных стай, шелест утиных крыльев, писк чиротни.
— Ну вот, видно, мороз прижал в тундре. Помчались… Слышь, Кутузов? — собака, услышав свое имя, вздохнула и снова положила голову на лапы. — Долгонько им крылами-то махать. Весь жир растрясут… Старый ты у меня совсем стал.
Егор почесал собаке за ухом. Повертел головой и уловил нанесенный ветерком запах реки, увядших трав, прелой листвы.
— Да, покуролесили мы с тобой. А? Помнишь? Эй, пес!
***
Егор перебрался в поселок Верхне-Имбатский еще в начале семидесятых годов. Бросил все: жену, квартиру в Москве (слава Богу, еще ребятишек не завели), хорошую работу в таксидермической артели. А он был непревзойденным мастером по изготовлению чучел. Соболя, лисицы и прочая живность получались такими достоверными, будто бы никогда не расставались с жизнью и еще долгие годы продолжали радовать заказчиков. Ну а птицы вообще были его коньком. Глухари, тетерева, гуси выглядели так, будто сошли с иллюстраций к «Слову о полку Игореве». Лебединый изгиб шеи, сказочность вызывали восторг от созерцания увиденного. На этом и сгорел. Зазвездился, напыжился и… запил.
Два года хватило на осознание происходящего, и он решил порвать с цивилизованным миром, уехав на Енисей в далекий поселок. Все его барахло — тощий рюкзак с парой фланелевых рубашек и с болотными сапогами, топор да в чехле старенький трофейный «Зауэр» 16-го калибра, доставшийся от отца, — висело на плече. Карман грела приличная по тем временам сумма, заранее снятая со сберегательной книжки. Прибыв с первым рейсом открывшейся навигации где-то в конце мая, он первым делом зашел в столовку, пообедал, осмотрелся и двинул в сельсовет. Попал к председателю, показал документы, справки, какие-то выписки и, сказав: «Здесь буду жить», спросил о возможности приобретения какого-нибудь домика.
Председатель кому-то позвонил и предложил: «Есть небольшой заброшенный барак на южной окраине, сходи посмотри. Печка там почти новая. Конечно, подремонтировать надо будет. Руки есть, поправишь! О цене не спрашивай, заселяйся, все равно сгниет». Егор и заселился. Руки действительно были на месте. С топором управлялся мастерски, понимал толк в строительстве, поэтому за два месяца привел приглянувшуюся половину барака в надлежащий жилой вид. По крутому склону наладил тропинку к реке и стал жить.
Познакомился с местными, но дружбу сильно не заводил. Приобрел лодчонку со стареньким мотором, разузнал про рыбные места. Собирал грибы, ягоду, потихоньку начал охотиться. Тут и появились у него на стенах сказочные птицы, по углам сидели зайцы, лисы, горностаи. Как в музей, заходили ребятишки, взрослые, радовались, восхищались, ханты цокали языками, качали головами. Зашел председатель, предложил ему работу плотником при сельсовете и по совместительству художником в клуб. Егор не отказывался и скоро стал уважаемым в поселке человеком. Слух о его домашнем музее быстро разлетелся по краю.
Приезжали заказчики, слезно просили изготовить для них чучела, но Егор отказывал: «Приезжайте, смотрите, но делать не буду». Приспособил под экспонаты вторую, холодную часть барака. Охотником прослыл тоже хорошим: патроны зря не жег, стрелял только наверняка. Копалух не стрелял, мошников бил только на токах. Больше чем надо не добывал. Как все мужики, зимой уходил на промысел. Правда, его участок находился не так далеко от поселка, и занимался он охотой скорее не профессионально, а как любитель. Зато пушнина у него проходила вся по первому сорту.
Как-то возвращаясь домой с тока по скрипучим доскам тротуара, он перешагнул через суку, лежавшую поперек дороги. Около собаки копошились два щенка, устроившие между собой потасовку. Егор улыбнулся и, не оглядываясь, хотел шагать дальше. Но не тут-то было. Один щенок, пискляво рыча, вцепился зубами в голову глухаря, которого Егор нес за лапы, и не хотел отпускать.
Пришлось присесть и отцепить собачонку. Та продолжала ворчать и бросалась на птицу. Подхватив рукой щенка под живот, Егор рассмотрел его. Это был крупный кобелек местной породы. Мамаша лежала рядом на тротуаре, раскинув по доскам живот с оттянутыми розовыми сосками и чуть заметно шевеля хвостом. Папка тоже был, скорее всего, поселковый, а значит, из охотников.
— Не бойся, не обижу, — сказал Егор то ли собаке, то ли щенку и, решившись, постучал в окно барака.
— Че хотел, парень? — спросил хозяин и, увидев в руках Егора щенка, улыбнулся. — Приглянулся, что ли? Забери Бога ради, надоели и суку всю съели. Стакан нальешь как-нибудь…
На том и разошлись. С тех пор жизнь пошла веселее. Егор собачку лелеял. Будку делать не стал, а поселил собачонку в доме на равных правах. Место ему для спанья определил на коврике у печки, а так спи где хочешь. Пес удался на славу. Птицу работал аккуратно — не спугнуть чтоб. На лося не бросался, больше отвлекал, а вот медведя сажал в одиночку, не церемонился с ним, не пощипывал за штаны, а сразу кусал до кожи, испытывая к нему звериную ненависть. За два года собака превратилась в грудастого крупного кобеля с отличными рабочими качествами. Собака и хозяин, можно сказать, души не чаяли друг в друге. Егор величал кобеля просто Пес, а тот и этому прозвищу радовался.
— Что, Пес, опять дрался? — смеялся Егор, обрабатывая драное собачье ухо зеленкой. — Посмотри, морда-то вся штопаная…
Пес вываливал розовый язык и улыбался хозяину. А осенью случилась беда. В конце сентября собирали поселковые ребятишки последнюю шишку в недалеком кедраче. Набивали небольшие рюкзачки, мешочки и складывали в нарты, запряженные старым безрогим оленем. Вот тут и выскочил на них медведь. Ребятня врассыпную и в поселок, а вот оленя вместе с повозкой медведь утащил. Посовещались мужики, решили, что медведя надо добывать, иначе большая беда может случиться: у поселка напал — значит, не уйдет и не успокоится. Егор и предложил: мол, схожу потихоньку один, найду, где оленя схоронил, там на нем и стрельну. Так и постановили.
На следующий день, оставив Пса дома, пошел Егор по следам разбираться. Аккуратно шел, присматривался, вслушивался в тайгу, примечая каждую измятую травинку, сломанную веточку, капельку крови, держа ружье наготове. Медведь напал неслышно, сзади. Сразу облапил Егора за голову и рванул на себя, чуть не оторвав. Ружьишко полетело в сторону. Повалился охотник на спину, медведь сверху насел, рвет за плечо. Начали бороться. Где там! Силы-то не равные. Кровь залила лицо. Боли в запале не чувствовал, только задыхаться стал. И тут бросил мишка человека, отпрянул как ужаленный. Услышал Егор злобный хрип собаки, вырвавшийся из пасти, забитой медвежьей шерстью…
Пес сидел на плечах медведя и рвал ему холку. Зверь извернулся и стряхнул Пса под себя. Егор воспользовался моментом и выхватил нож из ножен, ударил медведя в шею. Нож воткнулся во что-то твердое. Во второй раз вошел туго на всю длину клинка. Фонтаном брызнула кровь в лицо человека. Медведь развернулся, бросив собаку, и снова насел на Егора. Но неожиданно обмяк, отвалился и пополз в сторону, затих. Пес с вывалившимся и болтающимся на ниточке глазом напал на уже мертвого медведя.
Часа через два человек и собака ввалились в медпункт поселка. У Егора было изорвано лицо, одна царапина прошла через глаз, повредив веко. Левая ключица была здорово покусана. У Пса удалили глаз и заштопали неглубокие раны. Медведь оказался раненым и поэтому искал легкую добычу у поселка. С тех пор закрепились за Егором и собакой прозвища — Нельсон и Кутузов. Кутузов стал бегать как-то боком, а Егор из-за вывернутого розового века стеснялся заходить в магазин.
Как-то выгрузила «Аннушка» стайку подвыпивших бичей, те ринулись в магазин — добавить. Стали приставать к продавщице. Егор, находившийся здесь, вступился за нее и огреб по-полной. Трое бродяг уложили его на пол и стали полыскать ногами. В прыжке перехватил Кутузов руку бича, в которой блеснула заточка, нацеленная в Нельсона, и растерзал до локтя. Остальные бросились из магазина. Собака догнала еще одного и прокусила тому ногу. Третий бич пальнул по Кутузову из обреза. Заряд ободрал Кутузову бок. Прилетела милиция. Разобрались. Бичей увезли, а Егор и собака еще долго зализывали боевые раны.
Прошло еще четырнадцать лет. Много приключений досталось на их долю. Понимали они друг друга с полуслова, с полувзгляда, выручали…
***
Егор поднялся на ноги.
— Пойдем покормлю, — обратился он к собаке. — Ладно, лежи. Вынесу тебе сюда…
Вошел в дом, разогрел на керогазе перловую кашу с мясом, потыкал в нее пальцем, не горячая ли, и понес Кутузову.
— Чего нос воротишь? Сытый?
Собака не двигалась. Кровь ударила в голову, повисли плетьми руки. Кутузов лежал, не подавая признаков жизни. Егор схватил собаку в охапку и прижал к лицу. Тихий, грубый, утробный вой затмил сознание. Чистыми ручьями полились слезы. Человек плакал, раскачивался всем телом, баюкал, как ребенка, уже коченеющее тело, не пытаясь осознать происшедшее. Свет погас….
На следующий день Егор похоронил Кутузова под большим камнем на высоком берегу Енисея. В обе стороны проглядывалась бесконечная широкая река, обожженная осенним пламенем тайга, а вверху режущая синь неба.
Всю зиму Егор хандрил. На промысел не пошел, продал всю звериную и птичью коллекцию летчикам. А весной купил билет на белый теплоход, следующий первым рейсом из Дудинки на Красноярск.